Любопытное футуристическое рассуждение о том, что репродуктивная функция секса в самом скором времени может оказаться атавизмом: определенные процедуры искусственного оплодотворения уже сейчас позволяют контролировать многие параметры здоровья будущего младенца куда лучше, чем старое-доброе порочное зачатие, и в будущем такие процедуры будут становиться только надежнее, доступнее и многообразнее. Автор книги «Конец секса» Генри Грили предсказывает, что в самом скором времени преимплантационная генетическая диагностика станет стандартным методом зачатия, а секс превратится исключительно в способ хорошо провести время. По-моему, это замечательно, но многие, наверное, могут расстроиться — ну и да, определенные юридические сложности неизбежно будут возникать, не говоря уж о проблемах религиозного толка. Помимо краткого изложения основного тезиса книги, текст также рассказывает о всяких связанных с генетикой и оплодотворением технологических чудесах нашего времени, которые и позволят нам не полагаться на шальные сперматозоиды (хотя кое-где кажется, что пересказ не очень ответственный — в частности, где про исследования в области стволовых клеток).

В общем, в недалеком будущем секс превратится в чистое искусство, вот и ладушки.

http://www.newstatesman.com/culture/books/2016/05/end-sex

New York Times продолжает исследовать тему смерти в Нью-Йорке. Вы наверняка помните нашумевший (и прекрасный) прошлогодний текст про Джорджа Белла, человека, который умер в своей нью-йоркской квартире в полном одиночестве, и дальше журналист пытается написать его некролог, одновременно ведя хронику того, как именно городская система управления разбирается с такими смертями, наследством и проч. Теперь — очередной эпохальный материал, на сей раз более социально вовлеченный. Тут речь идет об острове Харт, находящемся неподалеку от Бронкса, где десятилетиями закапывают неопознанные трупы — а также трупы тех, кого по тем или иным причинам так и не выдали родственникам или кто завещал свое тело науке, а что-то от этого тела все-таки осталось.

Разумеется, помимо кинематографического ореола (остров мертвых, у-у-у), здесь есть обширная социальная составляющая. Тот факт, что многие люди, у которых вполне оставались живые и любящие родственники и даже деньги на нормальные похороны, в итоге оказываются в братских могилах на острове — следствие во многом плохой работы системы соцработников, которые прекрасным образом обналичивают чеки за уход за своими подопечными, реально никакого ухода не предоставляя и оставляя их погребение на усмотрение клиник. С телами, завещанными науке, тоже творится бардак — так на острове очутилась богатая владелица квартиры в здании Дакота-билдинг. Родственники тех, кто попал на Харт, годами судятся — кто за то, чтобы их близких перезахоронили, кто за то, чтобы им хотя бы позволили навещать могилы; сейчас они наконец начали добиваться успеха. Обычный человек, впрочем, на Харт попасть по-прежнему не может — но New York Times прибегли к новым технологиям и просто отправили дрон с камерой поснимать происходящее на острове.

Вообще, там много захватывающих и грустных человеческих историй, и это тут, конечно, главное — в некотором смысле это такая акция «Возвращение имен» в масштабе отдельного кладбища; очень круто и с этической, и с профессиональной точки зрения.

http://www.nytimes.com/interactive/2016/05/15/nyregion/new-york-mass-graves-hart-island.html?_r=2

Джейн Мейер, автор книги про то, как консервативные угольные магнаты братья Кох пытаются своими деньгами изменить себе в угоду американскую политику, представляет новое расследование — на сей раз о профессиональных организациях политических провокаторов, работающих в США (с обеих сторон, хотя Мейер уделяет больше внимания республиканцам, естественно).

Начинается все со смешной сцены: одна из руководительниц организации Джорджа Сороса получает войсмэйл от таинственного представителя таинственного фонда, который хочет вместе с ними «бороться за европейские ценности»; потом звонящий забывает повесить трубку и начинает обсуждать с партнером, как они будут внедрять в организацию Сороса тайного агента с целью выявить, какие там ведутся темные делишки и скомпрометировать репутацию магната-филантропа. Мужчины пытаются зайти на страницу сотрудницы, которой они звонили, в LinkedIn, забывают, что LinkedIn сообщает о всех посещениях обладателю профиля — ну, в общем, и смех и грех. Но дальше уже смешного мало — организации, подобной той, что создал звонивший, человек по имени Джеймс О'Киф Третий, профессионально специализируются на том, чтобы — либо за идею, либо за деньги, либо за то и другое — искать компромат на политических конкурентов, постоянно снимать оппонентов на камеру, надеясь на что-нибудь скандальное, рыться в их бумагах и записях вплоть до младенчества, ну и так далее. Стратегия конкретно О'Кифа заключается в том, чтобы соблазнить оппонентов нарушить закон, нарушив его самому, — и он совершенно не считает, что в этом есть что-то непорядочное. Там много интересных анекдотов; сама Мейер явно презирает О'Кифа и его коллег (многие из которых пострашнее, потому что профессиональнее, не дают интервью и берут деньги у анонимных доноров, действуя затем, возможно, в их интересах) — но можно было бы заметить, что, в конце концов, вот вам и есть настоящее Открытое Общество со всеми его бонусами и изъянами.

http://www.newyorker.com/magazine/2016/05/30/james-okeefe-accidentally-stings-himself

И в продолжение записок из круизов, даже точнее записок из антарктических туров. Вообще не понимаю, как набрел на этот текст; по сайту не вполне понятно даже, кто его написал (хотя человек явно не последний, учитывая, что материал, стоивший более 10 тысяч долларов, было профинансировано с помощью кампании на Kickstarter), — но это очень смешные заметки о путешествии на российском (!!) корабле Академик Шокальский на научную базу Мак-мердо, самый южный форпост США, где тысяча людей по контракту трудятся на благо науки (или, по мнению русского экипажа, на благо американского ядерного арсенала, часть которого припрятана подо льдом). Чтобы корабль мог нормально плыть во льдах, дизайн у него такой, что его постоянно шатает в открытом море; путешествуют в основном новозеландские и американские старики; ничего модного и красивого, в отличие от недавно упомянутого нами плавания Джонатана Франзена, в этом круизе нет — это вообще скорее экспедиция, чем круиз; но и цель у этой экспедиции довольно сомнительная, поскольку смотреть на Мак-мердо оказывается особо нечего — грязь, трубы, музей сродни краеведческому, пустые контейнеры, из которых неделю назад увезли животных, оригинальные зажигалки Zippo в гифт-шопе как объект желания русской стюардессы. В итоге получается очень смешной и по-своему горький текст про парадоксы туризма и про то, что на краю света ничего, в общем, нет — во всяком случае, на том краю, где еще обитают люди. Ну и кладезь анекдотов, конечно. Например, на базе Мак-мердо есть место под названием Sausage Point. Вот его краткая история:

A few tons of sausage buried in the ground during a previous era had been discovered by a Fleet-Ops operator who was drilling into the earth in preparation for a new building down by the sea ice. With the drill he struck a noxious pocket of primeval sausage slime that squirted onto his face, searing his eye with a swift yellow infection that puffed up half his face and put him out of commission for about a week. The earth-sausage mixture was excavated from the frozen ground and dumped in piles beside the road, where a squad of GAs [general assistants] was dispatched into the feeding swarm of skuas to separate the meat from the rock and throw it into triwalls that we banded up and loaded in milvans to be exported to the United States.

Добро пожаловать в Антарктиду.

http://idlewords.com/2016/05/shuffleboard_at_mcmurdo.htm

Раз уж я теперь в России, почему бы не давать ссылки и на русские тексты. Вот отличный репортаж Дани Туровского про жизнь трансгендеров в России. Там, наверное, могло бы быть больше историко-социологического контекста, но про то, в каком положении оказываются в России люди, которые приходят к внутренней необходимости изменить пол, материал рассказывает подробно и пронзительно. Положение, как и следовало ожидать, довольно адское — и характерно по-своему, что проблем с государством тут даже меньше, чем проблем с чисто бытовой ненавистью к иному.

https://meduza.io/feature/2016/05/23/nadoelo-dokazyvat-chto-ty-chelovek

Дико интересная история про крупнейшую утечку данных о владельцах счетов из швейцарских банков, о которой я и не слышал до этого, — а оказывается, в результате этой утечки масса народу была осуждена за уход от налогов, ну и вообще это была такая предтеча Panama Papers, которая в самом начале 2010-х показала, сколь повсеместно самые богатые слои населения скрывают свои деньги от своих государств.

Дико интересной она становится из-за человека, который, собственно, утечку обеспечил — зовут его Эрве Фалчиани, и он совсем не Сноуден, а скорее такой типаж из иронических детективов; человек с амбициями вуманайзера и международного авантюриста, которому работа в банковском секторе неожиданно предоставила шанс реализовать юношеские мечты. Сначала он, женатый человек, закрутил роман с коллегой по имени Джорджиана, приехавшей из Ливана, — и, согласно ее позднейшим показаниям, поначалу хотел воспользоваться ее связями, чтобы загнать украденные данные конкурентам. Вообще, влюбленные с тех пор разругались и теперь дают показания друг на друга, что логичным образом замутняет историю. По версии Фалчиани, он подозревал, что Джорджиана — шпион исламистов (!!), засланная, чтобы за ним следить (якобы до этого Эрве, работавшего всего-то айтишником в банке HSBC, пытались похитить агенты «Хезболлы»). По версии Джорджианы, Фалчиани — бабник и проныра, который, не сумев продать украденное частным клиентам, решил заработать деньги, сдав данные правительствам, заинтересованным в расследовании ухода от налогов.

В итоге так и вышло — сначала Фалчиани сбежал от швейцарской полиции во Францию, где сдал данные HSBC тамошним правоохранителям, потом Франция начала делиться с соседями и партнерами, включая Россию и США; в итоге многих прижучили. У самого Фалчиани тоже после этого было много приключений — он зачем-то поехал в Испанию и посидел там в тюрьме, покуда суд решал, выдавать ли его Швейцарии (решил не выдавать; сам Фалчиани говорит, что скрывался в испанской тюрьме от покушения); завел еще несколько романов, ну и так далее. Помимо прочего, текст познавательно рассказывает об истории и устройстве швейцарской банковской системы, не только допускающей абсолютную секретность, но и позволяющей ее; в каком-то смысле, главная большая мысль текста заключается в том, что эта система придумана и организована именно для того, чтобы скрывать нелегальные доходы (буквально: агенты банков поощряли открытие фирм в оффшорах и передавали отчетность по счетам с помощью полушпионских операций) — и хотя сейчас под давлением других европейских правительств Швейцария стала менять банковское законодательство, до полной прозрачности тут еще очень далеко.

http://www.newyorker.com/magazine/2016/05/30/herve-falcianis-great-swiss-bank-heist

Отличный профайл Петра Павленского в исполнении Ноа Снайдера для аффилированного с The Economist журнала 1843. Поскольку Снейдер в России живет, ему, к счастью, чужды присущий многим пишущим о России редукционизм и черно-белая оптика; с другой стороны, ему хватает дистанции от героя, чтобы писать о нем спокойно, равно без сакрального придыхания и без выпученных глаз; в отношении акций художника даже употребляется вполне уместное определение sensationalist.

В остальном — отменно сделанный по всем канонам жанрам профайл: есть и про детство-отрочество-юность, и про контекст российского акционизма, и традицию политического искусства в России (вообще, исторический контекст — это то, чего почти всегда не хватает русскоязычным лонгридам, а тут даже Чаадаев упоминается); и финал красивый. Остается в очередной раз посетовать, что, насколько мне известно, по-русски ничего столь же полноценного и окончательного про Павленского не выходило.

https://www.1843magazine.com/features/body-politics

Обстоятельный и взвешенный материал The New Yorker про проблемы со свободой слова и «интеллектуальной безопасностью» на американских кампусах — главным образом на примере колледжа в Оберлине, где студенты бунтовали (буквально) из-за того, что этническую еду в столовой готовят якобы без уважения к традициям соответствующих этносов. Приводятся и другие примеры схожих инцидентов, хотя мой родной Университет Миссури почему-то даже не упоминается — причина, видимо, в том, что тут речь идет про liberal arts colleges, а у нас в Миссури более стандартный госуниверситет широкого профиля.

Так или иначе, всю полноту и глубину проблемы текст передает, не становясь при этом ни на одну из сторон — ни тех, кто считает, что студенты правы, и тут проходит новая линия фронта борьбы за идентичность, ни тех, кто считает, что таким образом вырабатывается опасная для общественного климата культура жертвы.

Проблема — или причина, тут уж с какой стороны смотреть, — как выясняется, в теории интерсекциональности, которая давно стала интеллектуальным мейнстримом для либеральных кампусов в отношении identity politics. Интерсекциональность утверждает уникальность и, в значительной степени, непроницаемость опыта угнетения, который формируется через совокупность разных социальных ролей, каждая из которых так или иначе подвергается дискриминации (условно: афро-американка + женщина + гомосексуалка). Одним из следствий примерки этой теории на себя становится то, что студенты начинают воспринимать любую генерализацию в качестве атаки на собственную идентичность — реагируют на нее, как на агрессию, и сопротивляются.

С этой всей теорией и практикой, надо сказать, текст вовсе не ставит главный для меня лично вопрос во всей этой катавасии — а откуда вообще взялась презумпция непознаваемости чужого опыта? Это ведь одна из главных историй, связанных с данным сюжетом, — что люди, не обладающие той или иной идентичности, лишаются права на критику представителей идентичности, потому что якобы в принципе не могут понять их опыта. Но с какой стати? Не то что вся мировая культура и гуманизм строится именно на попытке и возможности понять и осмыслить чужой опыт?

Еще один важный вопрос, который текст тоже не ставит, — о том, что идентичность вообще-то не статична, особенно для студентов колледжа; это как раз тот возраст, когда идентичность вырабатывается под влиянием тех или иных внешних или внутренних факторов, в том числе, да, дискомфортных. Политика «trigger warnings» (предупреждений о том, что в кино или книгах может содержаться что-то, что вызовет травматичные переживания или воспоминания) предполагает в некотором смысле, что личность уже сформирована — и не надо ее лишний раз трогать и тормошить, чтобы не нарушить ее хрупкий покой. Очень сомнительный тезис, на мой личный взгляд.

Но мы отвлеклись. Что еще есть в тексте «Нью-Йоркера»? Разговоры с большим количеством людей, которые непосредственно участвуют в этих историях, — требуют ввести вышеупомянутые trigger warnings либо получают предупреждения за то, что якобы слишком агрессивно покритиковали своего студента. Есть и интересная мысль о том, что текущая ситуация — следствие отчасти зазора между реальностью, которую студенты видят вокруг себя в университете и вокруг него; и о том, как инклюзивность либеральных школ, делающих акцент на приеме представителей меньшинств, оказывается для реальных представителей меньшинств слишком поверхностной — они отчасти чувствуют, что их объективируют в качестве представителей их идентичностей, и реагируют на эту объективацию. Аналогичная поверхностность отличает политику мультикультурализма — попытки изменить учебные программы так, чтобы они отражали более разнообразный взгляд на мир, тоже нередко оказываются сугубо витринными и потребительскими. Кроме прочего, один из профессоров остроумно указывает, что все разговоры про культурную идентичность переносят на второй план идентичность классовую — хотя она определяет пространство возможностей для студентов едва ли не в большей степени; то есть можно было бы конспирологически заметить, что таким образом студентов отвлекают от по-настоящему важных вещей, которые могут быть изменены с помощью тех или иных административных мер. Ну и финал тоже интересный: одна из студенток говорит, что не прекратит политизировать свою жизнь и когда выпустится из колледжа — тем самым подвешивая в воздухе главный вопрос: что произойдет с поколением, сейчас столь единодушно поддерживающим Берни Сандерса, через несколько лет? Смогут ли они действительно начать менять систему — или система в очередной раз пережует и переварит?

http://www.newyorker.com/magazine/2016/05/30/the-new-activism-of-liberal-arts-colleges

Для контекста — пара текстов про бунты на американских кампусах по-русски.

Мой текст про события прошлой осени в Университете Миссури, закончившиеся отставкой президента и ректора (более общее объяснение ситуации в целом там тоже предлагается): https://meduza.io/feature/2015/11/13/kultura-zhertvy

Более общего плана текст в Furfur, который, правда, в последней части вдруг сползает в довольно неприятную оскорбительную риторику — но пересказ событий и причинно-следственных связей относительно адекватный: http://www.furfur.me/furfur/freedom/freedom/217587-campus_wars

Мы любим науку за точность и объективность показаний. Мы не любим науку за то, что эти точность и объективность регулярно оказываются не такими уж точными и объективными. («Мы» здесь сугубо условное, конечно.) Вот, например, ДНК-анализ в криминалистике — в конце 80-х было принято считать, что это чудесный научный инструмент, который наконец-то позволит безошибочно находить преступников и устанавливать их вину не с помощью допросов или дедукции, а с помощью микроскопа и химического анализа. Медиа с помощью новостей и криминальных сериалов настолько убедили публику в том, что ДНК-анализ является бесспорным доказательством вины, что, согласно социологическим исследованиям, присяжные, насмотревшиеся сериалов типа CSI, начали ожидать от следователей, что они предъявят доказательства, связанные с ДНК, — причем не только в уголовных кейсах, но и в каких-то относительно безобидных.

Guess what? Все не так просто — и судя по всему, в американских тюрьмах сидит энное количество невинных людей, осужденных из-за того, что лаборатории якобы установили, что их ДНК было найдено на месте преступления. Статья в The Atlantic по всем правилам жанра строится на одном таком кейсе, но, разумеется, упоминает и многие другие. Главная проблема состоит вот в чем: ДНК-анализ и правда позволяет почти исключить возможность ошибки — но только в том случае, когда материала для анализа достаточно много. Сейчас же зачастую анализируют какие-то совсем ускользающие вещи — а также сэмплы, в которых смешано много разных образцов ДНК, в результате чего точность анализа снижается в разы; меж тем, публике / судьям / присяжным эти детали особенно неизвестны, для них любое доказательство на основе ДНК более-менее означает приговор. А страдают, как обычно, афро-американцы.

http://www.theatlantic.com/magazine/archive/2016/06/a-reasonable-doubt/480747/

Любопытный очерк Wired о том, что времена господства кода заканчиваются — настают времена machine learning, когда задачей будет не написать алгоритм, согласно которому машины будут выполнять те или иные команды, а учить их самим вырабатывать правила поведения, прогоняя через них огромное количество данных и корректируя ответы. Мысль не то чтобы новая, но тут она упакована в интересный социокультурный контекст: сейчас мы во многом думаем и о самих себе через идею кода, который можно исправить, переписать или поправить; machine learning же возвращает нас к опытам Павлова и идеям бихевиоризма — и это может сильно изменить не только то, как люди взаимодействуют с машинами, но и то, как мы вообще думаем о себе и о мире. Условно говоря, в мире нейронных сетей миссионерский подход Марка Цукерберга к миру как к сложному коду, который надо просто починить, и все исправится, уже не очень работает. И все это отнюдь не просто философия — сдвиг парадигмы означает и сдвиг в запросе на рабочую силу (может вдруг оказаться, что предложение на рынке программистов сильно превышает спрос), ну и, разумеется, старые-добрые страхи революции машин тоже имеют отношение к делу, хотя до того, чтобы они стали реалистичными, еще и далеко.

http://www.wired.com/2016/05/the-end-of-code/

Ну и вот образцовый пример narrative journalism, которому все равно, что он десятилетней давности, — все равно читается залпом и прошибает до слез. (Местами, наверное, даже чуть-чуть слишком литературно, но это уже такое ворчание, плюс журналу Texas Monthly такое свойственно.) История одинокой женщины из Техаса, которая в юности любила покутить и побуянить, потом имела неудачное романтическое приключение — завела роман с мужчиной, а оказалось, что он женат, — потом отказалась от романтических приключений и проводила жизнь, работая на низкооплачиваемых работах и ухаживая за больной матерью. И еще на досуге грабила банки.

Да-да, грабила банки — причем даже не взяв с собой никакого оружия: Пегги Джо, так ее звали, надевала ковбойскую шляпу и темные очки, приклеивала себе усы, притворялась мужчиной, заходила в помещение банка, показывала клерку бумагу — Это ограбление. Выдайте мне все деньги, которые есть в кассе, — и затем спокойно уходила с деньгами и уезжала прочь, не превышая скорость и не вызывая подозрений. Когда ФБР наконец ее поймало в середине 90-х, агент долго не мог поверить, что его провела женщина, — да и поймали-то Пегги Джо только потому, что она решила, видимо, лихости и веселья ради ограбить два банка за день; в остальном, сообщает нам агент в тексте, грабительница не совершила ни одной ошибки — даже ее пол до последнего момента оставался для следователей неожиданностью  (они всю дорогу называли таинственного преступника «Ковбой Боб»).

Самое удивительное — что отсидев пару лет в тюрьме и выйдя на свободу, Пегги Джо опять принялась за свое. Хоть и непонятно, сколько банков она ограбила в конце 90-х и начале 2000-х, сколько-то ограбила точно. Потом она похоронила мать, купила старенький дом на колесах и работала кассиршей в магазине на берегу океана. Ездила по штату, смотрела, как солнце уходит в воду, покуривая сигарету, — и иногда грабила банки. Еще у текста совершенно душераздирающий финал (обойдусь без спойлеров, вдруг кто и правда пойдет по ссылке); ну и вообще это история даже не столько про собственно преступления, сколько про то, что, как говорил Егор Летов, человек не может жить без праздника — а уж формы этот праздник может принимать самые неожиданные.

http://www.texasmonthly.com/articles/the-last-ride-of-cowboy-bob/

Продолжаем день грандиозных текстов. В новом номере The New Yorker, который вообще-то целиком из художественной литературы состоит (у них бывают такие номера раз в год), в качестве исключения опубликован новый материал Кэтрин Шульц — той самой журналистки, что написала прошлогодний текст про неизбежность лютого землетрясения в Тихом океане, самый, наверное, популярный лонгрид 2015-го, справедливо увенчанный Пулитцером.

Новый текст Шульц не про столь умопотрясающий сюжет, но это совершеннейший мастер-класс по тому, как вывести совсем мелкую историю в контекст истории большой и имеющей отношение ко всем. Дано: в маленьком городке в штате Вайоминг (самый малонаселенный штат США; я уехал бы в Вайоминг, но это был бы не мамонинг, как известно) местное сообщество мусульман собралось построить мечеть; какие-то местные правые активисты начали против этого активно протестовать. Дальше вопрос — а откуда вообще в маленьком городе в штате Вайоминг сообщество мусульман? И из этого вопроса раскручивается потрясающая история — и про жизнь отдельного человека, и про то, как была устроена натурализация в США в разные времена, и про гастрономическую культуру, и про бизнес, и про ксенофобию, и так далее.

Начинается текст и вовсе с загадочного убийства человека, с которого, собственно, и началось мусульманское коммьюните в городке Шеридане — и почти до самого конца материала мы не узнаем, за что его убили. Зато узнаем массу всего интереса про Зарифа Хана, пакистанца, который в этом самом Шеридане открыл свою забегаловку и десятилетиями готовил там самые вкусные на свете бургеры и тамале (вообще-то мексиканская изначально еда, но как выясняется из еще одного захватывающего отступления, в начале 20-го века в Америке был дикий бум тамале, и торговали ими, воюя — в буквальном смысле — за территорию именно ближневосточные люди). Параллельно Хан заинтересовался газетами, которые читали его посетители, и со временем сделал неплохое состояние, инвестируя в ценные бумаги — но виду не подавал, разве что был известен своей особой щедростью. Еще в 20-х Хану сначала дали гражданство США, а потом отобрали — потому что вплоть до Второй мировой войны в Америке действовал закон, по которому гражданами могли становиться только люди с белым и черным цветом кожи; истории применения и отмены этого закона посвящено отдельное захватывающее отступление. Когда Хану было уже под шестьдесят, он съездил домой в Пакистан, женился там на 15-летней девушке и затем произвел на свет семь детей; именно они и их родственники в итоге и создали внушительное мусульманское коммьюнити в Шеридане.

Еще есть интересная подробность, что человек, который как раз организует основные протесты против мечети, тоже в Вайоминге давно — когда-то его предки отстреливали индейцев, чтобы получить деньги у местных правительств. Как хорошо подмечает Шульц: That conduct—the effort by a group of newcomers to subdue or eradicate their predecessors through violence—is precisely what Colvin fears from Muslims.

Ну и вообще — и с композиционной точки зрения прекрасный материал, и просто такой текст, который одновременно и про сопереживание, и про познание, и про умение показать с помощью истории и культуры, насколько все в этом мире любопытно друг на друге завязано.

http://www.newyorker.com/magazine/2016/06/06/zarif-khans-tamales-and-the-muslims-of-sheridan-wyoming

Ну и в качестве альтернативы на русском языке — не менее потрясающий, хоть и совсем другой по жанру и исполнению (нарочито грубый, без полутонов, оттого и мощный) текст Елены Костюченко про то, как в Ханты-мансийском автономном округе коренные местные племена воюют с «Сургутнефтегазом» за то, чтобы территорию их священных озер не отдавали под разработку нефтяных месторождений. Важно прочитать еще и чтобы напомнить себе, что «Новая газета» важна не алармистскими недорасследованиями про опасности интернета, а вот такими материалами, рассказывающими о том, что происходит в (высокопарно выражаясь) настоящей России.

Вербатимы; зарисовки с натуры; типические провинциальные тетушки-активисты против не менее типических столичных бизнесвумен; дикий капитализм против еще более дикой хтони (и непонятно, кто хуже, и надо ли судить); чудовищные в своей бытовой обыденности истории про домашнее насилие — и завораживающие своей мускулистой древностью мифы о языческом боге, оставившем на земле два следа: собранный как бы вразнобой, текст в итоге дает очень объемную картину жизни на удивительном краю света, где летом размывает дороги, а зима не заканчивается до июня. И все-таки именно Костюченко — одна из немногих здесь журналисток, которая дает право голоса абсолютно всем, и так, что их правда начинаешь слышать и слушать, даже если при этом хочется спрятаться от ужаса куда-нибудь под стул.

http://www.novayagazeta.ru/society/73240.html

В Москве сейчас проходит отменный фестиваль документального кино Beat, о впечатлениях от просмотренного там тоже имеет смысл написать сюда (особенно в 5 утра в перерыве матча Оклахома — Голден Стейт, хахаха).

Позавчера видел два фильма. Первый — «В ожидании Б.»: такой очерк (почему-то подходящее в данном случае слово) про то, как несколько десятков бразильских (в основном) геев два месяца живут в палатках у стадиона, чтобы первыми попасть на концерт Бейонсе. Живут, в общем, не тужат — пляшут, шутят, готовят еду, заводят романы; все страшно обаятельные и очень смешные. Немного про социальную бразильскую повестку есть — и про гомофобию (когда на стадионе происходит футбольный матч, ожидающие Бейонсе скромно прячутся в сторонку; все говорят о том, как поп-музыка позволила им найти и освободить себя), и про экономику (показывают жилищные условия пары человек, завидовать нечему), — но главным образом фильм, конечно, про комические сценки, яркие характеры и мужскую дружбу, о которой пела группа Птицу Емъ. Ну и женскую тоже — там есть и прекрасная героиня, которая зарабатывает на жизнь косплеем Бейонсе в гей-клубах.

(Вообще, загребая чуть шире, интересно все-таки, откуда изначально пошла и чем объясняется эта связь гей-культуры и глянцевой поп-музыки. Наверняка про это есть какие-нибудь научные работы.)

https://www.youtube.com/watch?v=Fjs8b7w0Rd4

Второй фильм называется «Фонко»: три шведских режиссера путешествуют по Африке в поисках новой музыки, выражающей специфические для континента идентичности. Гана, Нигерия, Буркина-Фасо, Ангола, ЮАР, что-то еще — везде находится что-то околоэлектронное / танцевальное, замешанное на локальных традициях; слова shangaan electro не звучат, но из музыки много звучит похожего. Параллельно в перерывах звучат фрагменты из интервью Фелы Кути, где он говорит про панафриканизм, про то, что ислам и христианство — это все чуждые африканцам вещи, привнесенные поработителями, ну и так далее. С одной стороны, как впечатление это, несомненно, интересно — тут тебе и несколько полезных экскурсов в африканскую историю (интересно, например, что сразу в нескольких странах среди молодежи есть культ бывших справедливых лидеров, которых сменили / убили диктаторы), и много мощного звука, и, главное, отсутствие почти неизбежной в таких случаях экзотицирующей интонации. С другой — после фильма сами режиссеры упомянули о том, что изначально снимали материал на телесериал, а есть еще и 10-часовая серия радиопередач про те же путешествия на шведском, и это, в общем, многое объясняет: все-таки уложить шесть стран в полтора часа сложно, и цельности месседжа фильму не хватает; впрочем, зато зрителю есть, о чем додумывать.

А вчера в «Октябре» была мировая премьера фильма Placebo: Alt. Russia, снятого, соответственно, группой Placebo об их позапрошлогоднем туре по России. Если бы меня не попросили провести постпремьерное интервью с Молко и Стефаном Олсдалом, я бы туда ни в жизнь не пошел — и многое бы пропустил: фильм, вообще говоря, отличный и делает важную медийную работу, показывая Россию за пределами противостояния между Путиным и всеми остальными (но не делая вид, будто этого противостояния не существует). Группа ездит по городам от Красноярска до Краснодара и встречается — ну точнее конкретно Олсдал встречается, он явно мотор и сорежиссер этого кино — с разными местными деятелями искусства: художниками, аниматорами, этническими музыкантами, и так далее, вплоть до журналиста Зыгаря в Москве и художника Павленского в Петербурге; все это перемежается путевыми заметками из Транссибирского экспресса и концертными клипами. Поразительным образом по результату создается и правда достаточно объемная картина современной России — в которой хватает и дикостей, и уникальных редкостей и красот, и злоупотреблений, и сопротивления этим злоупотреблениям. Возможно, просто из-за того, что Placebo сюда и правда тысячу лет ездят, они — of all people — умудрились выйти из привычных медиаштампов и сделать простое, человечное и тонкое кино, которое будет полезно посмотреть любому читателю / зрителю западных СМИ (да и российских, благо люди, с которыми группа встречается, не так уж известны и здесь). Это еще не говоря о том, что в рамках этого самого постпремьерного интервью Брайан Молко в первом же ответе задвинул такую патетическую речь про необходимость любви и толерантности в нашей стране, что было странно, что она не закончилась канье-уэстовским выдвижением своей кандидатуры в президенты.

В общем, при всем моем равнодушии, переходящем в активную нелюбовь, к музыке группы Placebo, документальный фильм у них вышел очень достойный — и я надеюсь, что они не пустят его на фанатский самотек, а попытаются как-то продвинуть в кинематографическом мире, на фестивали и так далее; было бы полезно, в том числе для всех нас.

Вчера в рамках фестиваля Beat смотрел фильм «Реквием по американской мечте», своего рода, как правильно сказавший представлявший кино Алексей Цветков, политическое завещание Ноама Хомского — в течение часа с небольшим старик излагает на камеру основные причины своей нелюбви к капитализму вообще и современной Америке в частности; все это иллюстрируется его мудрым лицом, нарезкой из исторических хроник и тревожной голливудской музыкой.

Приятный факт: на фильме внезапно случился солд-аут; и вряд ли все это были зрители, зомбированные антиамериканской пропагандой российских госСМИ — по всей видимости, потребность в левой идеологии есть, и это радует.

Менее приятный факт: сам фильм, конечно, сильно упрощает представление об американской истории — вероятно, Хомский и режиссеры делают это специально, понимая, что сложность в 73 минуты не упихнешь, но осадок местами остается. Например, Хомский долго рассказывает о том, как богатеи и правящий класс борются с профсоюзами, потому что профсоюзы представляют угрозу их неограниченному контролю над классами ниже, — и не упоминает о том, что история профсоюзов в США вообще-то крайне проблемная, и сопротивление им как минимум отчасти связано с их коррумпированностью и тем, что их долгие годы контролировала организованная преступность. Или: ближе к концу Хомский говорит, что, дескать, свобода слова не прописана в Конституции или Билле о правах, что уж совсем странно, учитывая первую поправку; да, возможно, он имеет в виду, что применять ее в контексте свободы слова начали уже в 20-м веке (не знаю, так это или нет), но осадок от такого заявления все равно остается. Или: всю дорогу Хомский выстраивает картину истории, согласно которой 50-е и 60-е годы в США были годами экономического роста, избавленного от манипуляций финансового сектора, и подъема гражданского самосознания, и вообще все было классно — забывая как минимум о том, что это было время, когда в южных штатах чуть ли не ежедневно линчевали афро-американцев, а федеральному правительству приходилось вводить войска, чтобы преодолеть сопротивление белого населения Арканзаса десегрегации школ. Впрочем, последнее понятно больше всего: всем нам — и, видимо, даже Хомскому — свойственно идеализировать времена нашей молодости просто потому, что в те годы мы сами были молодыми.

В любом случае, кино, конечно, идеологически полезное, да и посмотреть на дедушку всегда приятно. Еще раз его будут показывать на фестивале 4 июня, обратите внимание.

https://www.youtube.com/watch?v=zI_Ik7OppEI

Мэттью Генцкоу — профессор сначала Университета Чикаго, а теперь Стэнфорда, который одним из первых, если верить этому материалу, применил методы экономики и социологии к изучению медиа-эффектов. Имеется большое интервью с ним, устроенное примерно следующим образом: «А вот у вас есть такая интереснейшая работа, перескажите ее, пожалуйста». «Да, конечно, извольте» — и так примерно семь раз.

Так или иначе, некоторые работы правда интересны — хотя Генцкоу и сам последовательно подчеркивает, что выводы их касаются в первую очередь того рынка, на котором проводились исследования (то есть американских медиа), и огульно экстраполировать не стоит. Что любопытного: во-первых, вывод о том, что либеральный или консервативный идеологический уклон газет определяется вовсе не владельцем, а читателями; то есть пресса выполняет некоторый ценностный запрос, который создает публика, — а не наоборот. Во-вторых, смотреть телевизор вовсе необязательно вредно для детей — более того, для детей из бедных семей телевизор становится важным источником знаний и языкового образования, и если бы они не смотрели телевизор, не факт, что они проводили бы время более полезно (с другой стороны, правда и то, что телевизор в конечном счете способствует потере интереса к локальной политике). Есть и всякие соображения про социальные медиа и прочие дела — в общем, полезное чтение для тех, кто интересуется медиа-эффектами.

https://www.minneapolisfed.org/publications/the-region/interview-with-matthew-gentzkow