В дневнике Владимира Бушина, литературного критика и редактора толстых журналов в позднесоветское время и консерватора, прочитал запись за 6 декабря 1967 года. Это диалог с его другом Евгением Винокуровым, тоже охранителем-консерватором, поэтом, заведующим отделом поэзии в «Новом мире». Отдельная интересная тема – генеалогия Винокурова. Его отец – видный НКВДшник (майор госбезопасности), дед матери был раввином, а она секретарь райкома и видная феминистка того времени (как тогда называли «активист женотдела»).
Винокуров был женат на дочери видного психиатра Марка Беленького, также она племянница видного эсеровского террориста, а затем одного из создателей диверсионного отдела НКВД Якова Серебрянского (после развода с Винокуровым вышла замуж за писателя Анатолия Рыбакова, тот который «дети Арбата»). Его дочь Ирина Винокурова, разумеется, сейчас живёт в США – профессор Иллинойского университета.
В этом диалоге Винокуров доказывает Бушину, почему советским людям не нужна свобода.
«Сегодня в конце рабочего дня зашел ко мне в «Дружбу народов» Винокуров. В моём кабинетике мы проговорили с ним часа полтора, до начала седьмого. Потом пошли в ЦДЛ, пропустили по две рюмочки коньяка и по чашечке кофе. Он принёс мне «1920 год» Василия Шульгина, о чем я его недавно просил после возвращения из Дома творчества в Гаграх.
Он вынул молодогвардейскую брошюрку со стихами Эдуарда Асадова. Поразился их 600-тысячному тиражу. «Моя в этой же серии вышла тиражом в 125 тысяч». Прочитал первые четыре строки и стал возмущаться их языком, отсутствием мысли, пошлостью.
Рассказал об одной культурной знакомой даме, которая в восторге от стихов Асадова и заговорил о неразвитости, грубости вкуса толпы, среднего слоя. «Толпа - это страшное дело! Для неё даже Евтушенко, Рождественский слишком сложны. Если бы Асадов был ещё пошлее и бездарней, он был бы ещё популярней. Пошлость вкуса толпы особенно видна в кино».
Разговор перешёл на цензуру. Я сказал, что Солженицын в письме накануне съезда писателей в 200 адресов, которое прислал и мне, выступил против всякой цензуры вообще. Я процитировал на память: «этот пережиток средневековья доволакивает свои мафусаиловы сроки до наших дней». И посмеялся над вычурной напыщенностью этих слов.
- Это значит, - сказал Женя. - Солженицын не мыслит государственно. Вот Шульгин, - он кивнул на книгу, - был государственник. Наша беда не в цензуре, а в том, что у нас нет её. Цензура это - Гончаров, Тютчев, Аксаков, Константин Леонтьев. Цензор должен в огромном кабинете сидеть в мундире, всюду гербы. А у нас цензорами работают выпускники литфаков. Требовать отмены цензуры это всё равно, что требовать ликвидации милиции. Ведь если отменить цензуру, тебя кто угодно оклевещет, будут проповедовать гомосексуализм и т.д. Дай волю таким, как Евтушенко и Вознесенский, они ведь ради успеха штаны будут на эстраде снимать. Ведь людей бездарных, клеветников больше, чем настоящих писателей. Ныне век сенсаций. И в погоне за ней будут стремиться переплюнуть друг друга.
- Ведь Солженицын, - продолжал Женя, - в лагерях видел, каковы люди. Я слышал, что в каком-то романе он говорит: «Попробуй выпусти таких». Хотя Солженицын не созрел до понимания государственности. У нас интеллигенция считает, что всё дело в «начальстве», что если ликвидировать его, то люди воспарят на крылышках. А на самом деле они перережут друг друга. Как только общество осознает себя, как единство, оно устанавливает цензуру и полицию.
Народ не богоносец, он состоит из живых людей.
Почему Шолохов, великий, гениальный писатель, в начале «Тихого Дона» рассказывает, как Аксинью, героиню, которую он любит, насилует отец, а её братья закалывают отца вилами. Но зачем? Для того чтобы рассказ о революции предварить упором на то, сколько в человеке зверского.
А отрицать цензуру - это отрицать законность.
Бентам сто пятьдесят лет назад говорил, что законность люди должны защищать, как стены своего собственного дома. Россия не доросла до понимания законности. Вместо законности у нас предпочитают «правду-матку».