Перечитываю сейчас статьи Вадима Цымбурского, глубокого аналитика и философа «внутренней сути России», к сожалению, уже ушедшего из жизни.
В 2005 году он разбирал две развилки истории, предложенные позднему СССР Сахаровым и Солженицыным в их работах, соотв.: «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» и «Письмо советским вождям». В первом, сахаровском случае у нас случилась бы «конвергенция», мирное и (что важно!) социал-демократическое врастание в глобализм, во втором – тоже глобализм, но крайне правый и внесистемный – когда не Россия врастала бы в мир, а она попыталась бы заставить мир измениться под себя. Как мы видим сегодня, победила в итоге солженицынская версия.
Цымбурский в итоге даёт такое «наставление» молодёжи (напомню, это 2005 год):
«С дефолтом коммунизма как глобальной метатехнологии, идеологии мировой власти, политическая борьба на сцене мира, который выстроил Запад, сводится к ресурсному переделу - впрямую или мимикрирующей под схватку брэндов (брэнд как преемник религии и идеологии). Последние пятнадцать лет брэнды послебольшевистской власти и её риторической обслуги апеллируют исключительно к символической стоимости русских в глазах мирового порядка - или, по крайней мере, внушаемым самим русским представлениям об этой стоимости («либеральная империя», «русский мир, с центром тяжести в диаспорах», и т.д.). На самом деле, сейчас во многом важнее то, каким будет сам миропорядок представляться ближайшему поколению русских, и что он будет стоить в их глазах.
Для политизированной русской молодёжи, сознающей насильнический и подложный характер мира, куда она попала, открываются два пути. Либо поодиночку или осколочными, выламывающимися из нации астероидными группами – в планетарную антисистемщину. Без гарантий, что дело жизни не сведётся к припеву: «Я хату покинул, пошёл воевать, чтоб цену на нефть на два бакса поднять» или к порождению в играх «всемирного гражданского общества» новых брэндовых уродов. Либо путь к утверждению России как мировой силы внесистемной, а не антисистемной, через становление и возобладание политического класса с определяющим место России новым языком цивилизационного суда.
Я допускаю, что молодёжи разных частей страны этот выбор должен видеться по-разному: иначе в мегаполисах и сложных этнодемографических скоплениях юго-запада России, иначе - в Нижнем Новгороде и Томске, Новосибирске и Иркутске. Нашей контрреформации, коль скоро она поднимет эту ключевую тему из «Письма вождям» Солженицына, по необходимости, придётся выходить и на две другие темы.
Одна из них - отношение между городом как формой национального существования, и мегаполисом как агентом мировой динамики, «интернациональных задач». Этим вопросом сейчас оттесняется проблематика отношений города и деревни.
И, далее, остаётся в силе тема регионов и узловых точек, в наибольшей мере предрасположенных к утверждению нового образа России, к «заземлению» контреформации.
В конечном же счёте все эти вопросы сведутся к одному - тому самому, встающему заново: «Что здесь собственно наше?» Всё сомкнется на нём.
