У самого известного наркобарона в истории человечества Пабло Эскобара были свои боевики — их называли sicario, и они убивали много, жестоко и безжалостно. Одним из них был человек по кличке Попай — сам он признал, что собственноручно убил около 250 человек и помог организовать убийства еще трех тысяч. В 1991-м — за два года до убийства Эскобара — Попая поймали, судили и посадили. Отсидев 23 года от звонка до звонка, в 2014 году Попай вышел на свободу — и теперь
зарабатывает тем, что продает собственную биографию. По мотивам его мемуаров сняли 60-серий сериал для Netflix, а сам он ведет видеоблог, где вспоминает минувшие дни и комментирует актуальные новости. Совершенно непохоже, чтобы Попай раскаялся в своих преступлениях; собственно, он даже не пытается это раскаяние изображать. Он живет в небольшой, но неплохой квартире в Медельине, на стенах которой висят изображения боевых петухов и маска Ганнибала Лектера; на его руках татуировка, которая провозглашает его «Генералом мафии». (Это, конечно, интересный кейс с точки зрения общественной морали: человек признал вину, понес наказание, достаточно гуманное, вышел, не раскаялся; и что с ним делать?)
Когда вышел на Netfix первый сезон «Narcos», я написал для «Афиши»
текст, в котором в меру своей скромной образованности попытался подумать про сериал в постколониальной оптике: как там изображена Колумбия, колумбийцы — и какие у них отношения с колонизующей силой в лице США и их официальных представителей. Теперь в The New Yorker вышел текст, который, огрубляя, анализирует последствия «Narcos» для Колумбии. То есть взят эскобаровский миф, зафиксированный в популярной культуре, миф, основанный на всяких удивительных реальных событиях (от количества денег и жертв до специальной тюрьмы-поместья, в которую Эскобар сел по договору с колумбийскими властями), — и к нему применена моя любимая оптика «жизни после», только в данном случае это жизнь не после новостей, а после поп-культуры.
Выясняется следующее: после того, как в последние годы американцы дораскрутили миф об Эскобаре, его родные края превратились в места туристического паломничества. Люди, так или иначе аффилированные с историей наркобарона, зарабатывают хорошие деньги, возя туристов по памятным местам и тем или иным образом эксплуатируя его приключения. Другие люди, пострадавшие от действий Эскобара, возмущаются этим — и пытаются работать с этой травматической памятью как-то по-другому, не по-голливудски, так, чтобы голоса жертв были слышнее, чем голоса убийц.
В общем, это мой любимый жанр про увязывание прошлого с настоящим — плюс для любителей истории Эскобара тут масса интересных деталей и персонажей (типа священника, знавшего наркобарона, и сестры Эскобара). Кроме того, хоть интонация типа «как они могут мифологизировать насилие» и просачивается, все же материал честно показывает многозначность этой истории: культ Эскобара создан не только Голливудом; при всей своей чудовищности он действительно охотно давал деньги бедным и вообще старался как-то облагородить родной город, построив целый микрорайон для жителей трущоб, — если угодно, это можно назвать дилеммой Сталина, и в тексте она хорошо показана. Ну и еще, конечно, интересный вопрос про культурное самоопределение страны, которая известна миру главным образом тем, что там произошло что-то ужасное: конечно, у подавляющего большинства людей, знающих страну Колумбию, она ассоциируется в первую очередь с Эскобаром и наркотиками, и как этим работать — занятная политическая задача. У Камбоджи, кроме Пол Пота (память о котором страна, конечно, тоже активно продает), есть хотя бы Ангкор, а тут что?
https://www.newyorker.com/magazine/2018/03/05/the-afterlife-of-pablo-escobar