— Какое сегодня прекрасное утро, - подумал Виталий Милонов, поднимаясь с кровати и натягивая треники, — В такое утро хочется сделать что-то хорошее. Например, запретить концерты бездуховных западных музыкантов. Вот, точно, негоже им, клятым гейропейцам, нашими русскими рассветами наслаждаться, не для них наша роза цвела, то есть, тьфу, заря вставала. Да и вообще, было бы хорошо всё ихнее запретить, от лукавого это всё. Симметричный ответ на пендосские санкции, опять же. Чего такого нет в нашей необъятной России, что есть у них в Гейропе? Да они сами еще будут локти кусать, что мы от них отвернулись, предпочтя свой, особый путь их гнилому обществу потребления, ведь мы...
— Oh lordy, trouble so hard
oh lordy, trouble so hard, don't nobody know my troubles, but God, don't nobody know my troubles, but God, — прервал размышления депутата голос Moby, раздавшийся из лежавшего на тумбочке айфона.
— Але, Виталь, ну че, мы сегодня приколимся?, - звонок коллеги по фракции напомнил Милонову о том, что сегодня пятница, а значит party time, то есть "время разговения", как называл это сам Виталий.
— Да да, конечно, ты достал всё необходимое?
— Обижаешь, пакетик белого, как русский снег, пороха, еще с понедельника лежит, ну и марочки тут ребятки подвезли, с куполами, как ты любишь.
Виталий аж подпрыгнул на месте.
— С куполами? Это замечательно, это богоугодно, что с куполами. Я их, когда в руки беру, будто на образа смотрю, понимаешь? А после них у меня такая легкость во всем теле, будто всевышний отпустил все мои грехи земные, тяжкие, понимаешь?
— Базару ноль, понимаю, сам такой же. Только ты, это, не жести там, окей? Ну, в смысле, не перебарщивай, особенно перед интервью не вздумай закидываться или перед поездками рабочими куда, хорошо? А то в прошлый раз нехорошо получилось, когда ты в поло Thor Steinar про борьбу с фашизмом вещал, выглядело как слишком толстый троллинг. Ну и когда журналюги тебя на заседании едва не спалили за чтением гей-форума на айпаде. Лучше бы ты, право слово, в Энгри Бердз играл, как премьер.
Виталий почувствовал, что вспотел. Нашарив рукой на столике, в вазочке мятную конфету, закинул ее в рот и забормотал:
— Так, я ж, не жалея живота своего работаю, ночей не сплю, понимаешь? Вот усталость и сказывается. Я ж о России, не о себе думаю. Россия ведь сама о себе не подумает, а? Ведь такие, как мы с тобой, Олежек, по сути, последний бастион на пути этого гигантского катка разложения. Если бы не было нас, всё бы вокруг погрязло в разврате и... Кстати, о разврате, банька-то завтра на даче у сам знаешь кого нас ждет, ты не забыл? Не забыл? Вот и славно. О чем мы говорили? А, да, точно, о нас, родимых. Так вот, я говорю, что мы несем свет темным людям нашим, мы как войско Христово, мы...
Тут Виталий, внезапно, почувствовал, что слова будто увязли во рту, аки колеса императорской телеги в осенней хляби. Телефон выпал из рук. Мир вокруг стремительно преобразился, стены расплылись в причудливом узоре, а лик Спаса Нерукотворного, висевший на стене, почему-то стал Джонном Ленноном, который, усмехаясь, грозил ему пальцем...
—Мать моя женщина, это что еще за новости? Это что ж меня так с мятной конфеты размазало? Боже ж ты мой..., - силясь собрать ускользающий разум в кулак, испуганно подумал Виталий.
И тут...
—Твою мать, твою мать, это ж Димитрий, чертов сын, заходил вчера и принес какую-то, как он выразился, "чудотворную радость", она, мол, позволяет путешествовать, не покидая пределов квартиры... Отечественные мастера сотворили... И положил он ее как раз в эту проклятую вазу, а я, слепоглазый олух, не глядя ее схватил и слопал, аки голодный цыганенок. Вот попал, так попал, надо срочно что-то приду...
На этих словах голова депутата упала на грудь, глаза закрылись, а изо рта пошла слюна. Погружаясь в анабиоз, Виталий успел услышать какую-то мелодию, будто ангелы запели чудными голосами грустную песню об утраченном Виталием сознании. Но это был все-тот же Moby, надрывно завывающий с звонящего айфона.
Went down the hill, other day,
soul got happy and stayed all day.
Вечерело.