...На протоптанную дорожку выходит человек. Он не только в истлевшей одежде, но и сам иссохший. Человек-намек. Наверное, туберкулез постарался — сейчас он «гуляет» по Чечне лихо, как батька Махно.
— Вы здесь живете?
— Да. Это бывшая улица Речная
— Он машет рукой в кустарник, откуда вышел.
— А вы кого ищите?
— Кого-нибудь.
— Это я. На нашей улице совсем пусто. А вообще в село, говорят, 150 семей вернулись. Но домов ни у кого нет.
— У вас есть глава администрации? Сельсовет?
— Нет, ничего этого здесь нет. Мы сами по себе.
— Как это?
— Нет, и все. Наверное, где-то считают, что такого населенного пункта больше нет. Говорят, после штурма стерли Комсомольское с карт.
— Тогда покажите свой дом.
— Его тоже нет.
— А где живете?
— В хлеву.
Человека зовут Магомед Дудушев.
— Что вы ели на обед?
— Мы не обедали.
— А на завтрак?
— Кукурузные лепешки и чай.
Детей Дудушевых вблизи страшно рассматривать. Те же иссушенные тела, что и у отца. К тому же в руинах проблемы с водой, теплом, электрические провода висят бог знает как, будто предлагают себя для самоубийц. Довершают картину младшего поколения сегодняшнего Комсомольского голодные глаза, впалые щеки и полная босоногость вкупе со старой драной одеждой.
— Оставим часть кукурузы на зиму на еду, — говорит жена Магомеда Лиза. — Остальное хотим продать и купить корову. Чтобы не голодать. Две наших коровы погибли тогда, при штурме. С тех пор и бедствуем — детей кормить нечем. Изредка привозят муку от имени Датского совета, будто мы в Дании — и больше ничего нет. Никакой другой гуманитарной помощи — ни от кого. На вырученные от кукурузы деньги еще надо обувь детям купить — видите, они босые.
Иса, старший сын Магомеда, увидев русскую, принципиально перестает говорить по-русски, хотя и умеет, что подтвердили его более дружелюбные родители. Поставив остальных в положение тех, кто должен быть ему переводчиком, он злобно вертит головой, выказывая крайнее недоброжелательство, и наконец, бормоча что-то себе под нос, срывается с места бегом, быстро-быстро перебирая босыми пятками.
— Нет обуви и у старших. Совсем, — продолжает Лиза о своем.
Первая мысль, пришедшая в голову, когда засверкали эти презрительные пятки: «Ринулся за автоматом, где-нибудь припрятанным». Уж столько ненависти было во взгляде Исы, в движениях. Даже в упрямом затылке, в том, как сидит на корточках и демонстративно отворачивается. Беда.
Однако вины Исы в том нет. Мир сегодняшних чеченских подростков — это череда непрекращающихся ужасов, сменяющих друг друга перед их неокрепшими глазами, постоянное, на протяжении нескольких лет, участие в похоронах родных и близких, умерших неестественной смертью, и это главное мероприятие их взросления. И, конечно, разговоры, которые ежедневно ведут взрослые: о том, кто жив, кто мертв, кого нашли трупом, как зачистка прошла, за сколько кого выкупили у федералов. В результате на губах и в глазах нового поколения Чечни — вся обида, какая только гуляет по чеченским городам и селам. Одни и те же вопросы: почему Россия объявила минуту молчания по жертвам американской трагедии и ничего никогда — о наших безвинно погибших? Почему столько шума вокруг смытого Ленска, и Шойгу дает личное обещание президенту выстроить город заново (и выполняет обещание!), а в Чечне все сметено и никто никому никаких обещаний не дает? Главное — почему их никто даже и не требует?
— Меня расстреливали! Поймите же это! — Это уже Иса.
Младшая сестренка Исы, 14-летняя Зарема. Ни намека на коммуникабельность, на желание понять человека, пришедшего из другого мира.
Ей было семь лет — в первую войну. Двенадцать — во время уничтожения Комсомольского. Она все видела своими глазами, когда армия никому не оставляла других возможностей, кроме как защищаться. Или погибнуть...
"Cело, которого нет". Анна Политковская о второй чеченской войне, 08.10.2001.
Анна была застрелена в подъезде собственного дома ровно 13 лет назад, 7 октября 2006-го. В день рождения того, кто развязал вторую чеченскую. Ни на что не намекаю. Просто так совпало...
https://skrepohistory.livejournal.com/2104.html