Медиазона пишет, что в Екатеринбурге опер обещал закрыть дело за полтора миллиона. Действительно, мелочевка. Рядовое событие. Но напомнило мне, как несколько лет назад питерский опер возил меня на допрос к следователю.
Опер был молодой разбитной парень. Недели две он звонил, уговаривал меня дать показания (по одному полузабытому делу), а я грипповал, да и вообще не горел желанием. Дошло до того, что опер заехал за мной на машине и упросил съездить с ним к следователю в переулок Крылова. Там что-то горело по срокам, надо было передавать дело в суд.
В цокольном этаже следственного отдела мы застали следака спящим на диванчике в прокуренном кабинете. Следователь, высокий сухощавый мужик, был в черном костюме, белоснежной рубашке и лакированных туфлях. Он выбежал умыться, потом извинился, мол, уже третьи сутки безвылазно на работе, радушно протянул руку и принялся одним пальцем долбить в клавиатуру мои показания. Документов у меня никаких не было, но личность мою охотно удостоверили на слово – видно, совсем сроки поджали.
Мне предложили терпкого дешевого чаю и кубики сахара. Во время нашего разговора опер – как был, не раздеваясь, в пуховичке и вязаной шапке, похожей на носок – уселся на диван, где прежде спал следователь. Формально вроде для этого были причины – опер обещал отвезти меня домой, как только я подпишу «с моих слов записано верно, мною прочитано». Но его явно волновало что-то более важное, он буквально подпрыгивал на диванчике, как на иголках. Следователь это тоже видел.
- Слушай, сходи погуляй пока, у меня же допрос все-таки.
- Так что ты решил? – говорит опер. – Они же ждут.
- Вот и ты подожди где-нибудь, ничего не решил еще.
Опер выскочил, а следак еще минуту поколотил пальцем и, не выдержав, принялся рассказывать мне, случайному человеку, в чем причины нетерпения опера. У следака уже лежало на столе ходатайство в суд об аресте задержанного азербайджанца. Оставалось только подписать. О самом деле я слышал днями раньше из новостей. В кабаке на Литейном кучка азеров пристала к русскому парню с девушкой (это была его жена). Он их отшил. Азеры смылись, а вскоре вернулись целой толпой, выволокли его на улицу и избили до полусмерти. На тот момент, что мы говорили со следаком, парень лежал в реанимации в Мариинке.
Дело было яснее ясного. Двоих азеров вскоре задержали, одного – самого деятельного – должны были сегодня арестовать. Но какие-то азербайджанцы в авторитете вышли на опера и предложили два миллиона, чтобы следствие вместо ареста выбрало подписку о невыезде.
- Понимаешь, - говорит следак, - он там у этого пацана лезгинку на голове отплясывал на глазах его жены, а этот теперь вокруг меня круги нарезает, чтобы я его за два ляма выпустил. Я же знаю, что его сегодня же вывезут к себе в аул, и больше мы его тут никогда не увидим. А парень этот с трубками и капельницами лежит, и хер знает, инвалидом станет на всю жизнь.
Азеры уже приходили и к самому следователю – с миллионом. Он их выгнал, и тогда они зашли через опера, подняв ставку.
- Так и в самом деле – что вы решили-то? – спрашиваю.
- Да я хуй его знает, ничего не решил, - говорит следак. – Этому деньги нужны, вишь, как вьется. А я не могу так. Нет, ты понимаешь, еще ладно, когда какое другое дело. Но тут ведь реально охуели совсем, во что ж это город превращают?
Мы вернулись к той истории, из-за которой меня вызвали. Пока следак набивал мои несвязные показания, надоедливый опер забегал еще раза три. Наконец, я засобирался уходить.
- Отвезти вас? – с надеждой на отказ спросил опер. Мне почему-то не хотелось с ним ехать, и я сказал, что доберусь сам. Он обрадовался и оседлал стул перед следователем:
- Ну, так что там с нашим делом, решил? Ждут же.
- Не знаю еще, давай обсуждать.
- Давай! – воодушевился опер.
Я вышел к заснеженному Екатерининскому саду. Мороз был совсем слабый, и я пошел домой пешком.
Опер был молодой разбитной парень. Недели две он звонил, уговаривал меня дать показания (по одному полузабытому делу), а я грипповал, да и вообще не горел желанием. Дошло до того, что опер заехал за мной на машине и упросил съездить с ним к следователю в переулок Крылова. Там что-то горело по срокам, надо было передавать дело в суд.
В цокольном этаже следственного отдела мы застали следака спящим на диванчике в прокуренном кабинете. Следователь, высокий сухощавый мужик, был в черном костюме, белоснежной рубашке и лакированных туфлях. Он выбежал умыться, потом извинился, мол, уже третьи сутки безвылазно на работе, радушно протянул руку и принялся одним пальцем долбить в клавиатуру мои показания. Документов у меня никаких не было, но личность мою охотно удостоверили на слово – видно, совсем сроки поджали.
Мне предложили терпкого дешевого чаю и кубики сахара. Во время нашего разговора опер – как был, не раздеваясь, в пуховичке и вязаной шапке, похожей на носок – уселся на диван, где прежде спал следователь. Формально вроде для этого были причины – опер обещал отвезти меня домой, как только я подпишу «с моих слов записано верно, мною прочитано». Но его явно волновало что-то более важное, он буквально подпрыгивал на диванчике, как на иголках. Следователь это тоже видел.
- Слушай, сходи погуляй пока, у меня же допрос все-таки.
- Так что ты решил? – говорит опер. – Они же ждут.
- Вот и ты подожди где-нибудь, ничего не решил еще.
Опер выскочил, а следак еще минуту поколотил пальцем и, не выдержав, принялся рассказывать мне, случайному человеку, в чем причины нетерпения опера. У следака уже лежало на столе ходатайство в суд об аресте задержанного азербайджанца. Оставалось только подписать. О самом деле я слышал днями раньше из новостей. В кабаке на Литейном кучка азеров пристала к русскому парню с девушкой (это была его жена). Он их отшил. Азеры смылись, а вскоре вернулись целой толпой, выволокли его на улицу и избили до полусмерти. На тот момент, что мы говорили со следаком, парень лежал в реанимации в Мариинке.
Дело было яснее ясного. Двоих азеров вскоре задержали, одного – самого деятельного – должны были сегодня арестовать. Но какие-то азербайджанцы в авторитете вышли на опера и предложили два миллиона, чтобы следствие вместо ареста выбрало подписку о невыезде.
- Понимаешь, - говорит следак, - он там у этого пацана лезгинку на голове отплясывал на глазах его жены, а этот теперь вокруг меня круги нарезает, чтобы я его за два ляма выпустил. Я же знаю, что его сегодня же вывезут к себе в аул, и больше мы его тут никогда не увидим. А парень этот с трубками и капельницами лежит, и хер знает, инвалидом станет на всю жизнь.
Азеры уже приходили и к самому следователю – с миллионом. Он их выгнал, и тогда они зашли через опера, подняв ставку.
- Так и в самом деле – что вы решили-то? – спрашиваю.
- Да я хуй его знает, ничего не решил, - говорит следак. – Этому деньги нужны, вишь, как вьется. А я не могу так. Нет, ты понимаешь, еще ладно, когда какое другое дело. Но тут ведь реально охуели совсем, во что ж это город превращают?
Мы вернулись к той истории, из-за которой меня вызвали. Пока следак набивал мои несвязные показания, надоедливый опер забегал еще раза три. Наконец, я засобирался уходить.
- Отвезти вас? – с надеждой на отказ спросил опер. Мне почему-то не хотелось с ним ехать, и я сказал, что доберусь сам. Он обрадовался и оседлал стул перед следователем:
- Ну, так что там с нашим делом, решил? Ждут же.
- Не знаю еще, давай обсуждать.
- Давай! – воодушевился опер.
Я вышел к заснеженному Екатерининскому саду. Мороз был совсем слабый, и я пошел домой пешком.
