
Ужин был тем немногим, что скрашивало эти наряды, подсвечивало их, словно лучем солнца в безысходной каморке. Потому что в наряде ужин был лучше, чем в роте. Во-первых, не надо было идти в эту дурацкую столовую, стоять на морозе, ожидая своей очереди, жрать на скорость, торопясь успеть затолкать в себя как можно большее количество еды, прежде чем сержанты, черпанув по миске раз-другой, откинут ложки в сторону и громко скомандуют на весь стол: «Встать! Прием пищи окончен!». Не надо было маршировать потом обратно в казарму, когда ледяной ветер уже через пять минут выдувал все те хилые калории, которые раздатчик шваркнул тебе черпаком из котелка, стараясь гущу оставить себе. А если сержантам еще и не понравится строй, или три печатных шага по команде «Рота!», или слабое исполнение песни - то возвращаться на исходную и топать весь этот путь заново.
Но самое главное - здесь деды вмести с ними не ели. Деды точили отдельно, свое - принесенная из столовой картошка уже жарилась на сковороде на кухне.
А значит, каша доставалась им. Только им. Вся. Полностью.
Не сказать, чтоб этого было как-то уж особенно много, но - уже хватало. Чтоб хотя бы набить брюхо на какое-то время. Забыть об этом ощущении вечно сосущей пустоты в растущем организме, требовавшем только одного - калорий.
С наступлением темноты мороз сразу усилился. Тучи разошлись, покрывало водного пара больше не сдерживало тепло и оно уходило в этот ледяной черный космос. Градусов тридцать, пожалуй.
«Зил» Царя стоял не в боксе, на улице. И ветер еще, зараза.
Длинный взял ведро, подошел к ледяному даже на вид «Зилу», на который страшно смотреть, не то, что ковыряться в нем, дотронулся до промерзшего насквозь металла, дернул плечами. Ничего не поделаешь. Надо лезть. Ведро звякнуло об асфальт, он опустился на колени, лег, перевернулся на спину, взялся изнутри за бампер, подтянул себя под двигло.
Где-то здесь должна быть эта чертова заглушка.
Хоть бы матрас дали под спину подстелить.
Нащупать заглушку никак не получалось. Тусклый свет редких фонарей под мотор не добивал. Задубевшие пальцы переставали слушаться. Он достал коробок, кое-как подцепил спичку, чиркнул, сломал, пытаясь подцепить еще одну, рассыпал пол-коробка, наконец, зажег… Вроде бы вот она. Попытался зажать её между большим пальцем и подушечкой, выскользнула, еще раз, еще… Холод от асфальта пробивал насквозь. Еще раз. Заглушка вдруг хрустнула и руки облило таким адским огнем, что он застонал. Охлажденная до минус тридцать жидкость обожгла и так замороженные пальцы огнеметной струей. Перемороженный тосол тонким ручейком полился в ведро.
- Сделал?
- Нет.
- А чего сидишь?
- Сливается…
Он засунул руки в батарею, прижался к ней грудью, наклонил голову. Тепло расслабляющей волной полилось по телу. Козюля молчал, на мороз пока не гнал. Сидеть бы так и сидеть.
- Слей как следует. Пусть до конца сольется.
- Ладно.
Пусть сольется. Еще полчаса в тепле.
Отогревшимися руками заглушку он завинтил быстро. Теперь патрубок. Длинный открыл капот, нащупал хомут. Винт был на нижней стороне. Кое-как просунул отвертку, ощупью вставил в шлиц. Начал крутить. Отвертка все время соскальзывала. Работать в рукавицах было невозможно. Тепло опять начало уходить из тела.
Кое-как, с мучениями и матом, ему удалось все же ослабить хомут и снять патрубок. Но вот поставить новый он уже не мог. Руки не держали ни винт, ни отвертку, ни сам патрубок. Надеть его никак не получалось, просто не хватало уже сил в отказавших слушаться кистях. Пальцы кололо иглами, любое прикосновение причиняло боль, казалось, что если по неосторожности кисть в очередной раз соскользнет и ударится о металл, пальцы разобьются на тысячу маленьких осколочков, как граненый стакан об асфальт. Господи, какой-то патрубок, какая-то гофрированная пластмасса, а он не может справиться уже и с ней.