Революция пощадила тело Москвы, почти ничего не разрушив, — и ничего не создав в ней. Она лишь исказила её душу, вывернув наизнанку, вытряхнув дочиста её особняки, наполнив её пришлым, инородческим людом.
Но ступите шаг от Тверской, от Никитской, и вы очутитесь в тихих, мирных переулочках. Всё также гудит золотой звон «сорока сороков», по-прежнему чист снег и ярки звёзды, по-прежнему странно волнуют в сумерках башни и зубцы древних стен. На несколько часов Москва, как добрая старая няня, убаюкает истерзанного россиянина.
За что Россия так любила Москву? За то, что узнавала в ней себя. Москва сохраняла провинциальный уклад, совмещая его с роскошью и культурными благами столицы. А чудесные дворянские усадьбы, с колоннами или без колонн, с мезонинами или без мезонинов, но непременно в мягком родном ампире — разве не кажутся перенесёнными сюда прямо из глуши Пензенских и Тамбовских деревень?
Хотите видеть теперь воочию, как жили в них поколения наших дедов? — Пойдите в дом Хомяковых на Собачьей Площадке, где, кажется, ни один стул не тронут с места с 40-х годов. Какой тесный уют, какая очаровательная мелочность! Низкие потолки, диванчики, чубуки, бисерное бабушкино рукоделие — и полка с книгами. Если Бог убережёт вас от экскурсии «с классовым подходом», и если вы ещё не до конца растратили способность умиления, вы поймёте здесь корни старого славянофильства.
(Из статьи Г. П. Федотова «Три столицы», 1926)
Пройдёт ещё несколько мгновений ― и ни Федотов, ни кто-либо другой уже не сможет повторить этих слов о неразрушенной, здорово-ленивой, провинциальной Москве, какие ещё были возможны в 1926 г.
Москва не сразу разрушалась.
