О СЕРГЕЕ ДОРЕНКО
Пацаны.
Пушкин-человек жил совсем давно. По большому счёту нам не важно, есть он или умер. Потому что Пушкин-поэт сделал язык, на котором мы разговариваем. Да, это особый случай - но, например, на языке поэта Маяковского не разговаривает почти никто, однако одно общее правило объединяет его с Пушкиным, или Врубелем, или Цоем: забыть их произведения можно только директивно. А значит литератор Пушкин жив не в меньшей степени, чем мы с вами, просто давно не пишет нового.
Есть другой аспект, навязчивое слово – «масштаб». Обычно оно означает неоспоримую грандиозность фигуры при давно забытых обоснованиях. Смерть Иосифа Кобзона задела все поколения несмотря на то, что у людей, хоть в какой-то степени интересующихся музыкой, нет ни единой причины слушать Кобзона в XXI-м веке. Сегодня при должном таланте музыка, более необходимая, чем кобзоновская, пишется в любой квартире на перепаянном калькуляторе. Но даже если всё-таки не пишется – так вот они, архивные записи, и Иосиф Давыдович снова поёт.
Близкие теряют своих людей, но искусство почти не теряет своих поэтов, музыкантов, а тем более художников. Им даже не обязательно находиться на острие мастерства до конца жизни.
Мы навсегда потеряли находившегося на острие мастерства Сергея Доренко. Навсегда. Почему? Потому что журналистика количественно необъятна и качественно динамична. В конкретный день существует журналистское «сегодня» и журналистское «вчера», а журналистского прошлого не существует. Да, история журналистики изучается в университетах аж с хрестоматией текстов – сам видел, читал, учил. Об архаике и говорить нечего, но я ни разу в жизни не встречал журналиста, который вслух говорил бы о том, что хочет продолжить или развить чьё-то дело – в творческом смысле. Такой посыл считается (на выбор): а) мелким (жалкое подражание!); б) неактуальным (старпёрские штучки!); в) тупо не нужным (передай инфу и отвали!).
Творчество лучших журналистов и публицистов живо, пока они живы. Это касается даже диджеев на музыкальном радио, если от них есть, чему оставаться.
Не останется.
Доренко не забудут. Будет известна его биография. В крайнем случае, навсегда запомнят сюжет про подлодку, ничего на самом деле не дающий ни в качестве приобщения к искусству (для потребителя), ни в качестве примера (для журналиста). Доренко был в эфире почти ежедневно, по три часа. И до конца дня в соцсетях. Что, сука, можно продемонстрировать одним выпуском программы 20-летней давности?
Так получилось, что мой телеграм-канал в основном предназначен для медиакритики. Что ж, я мало в чём разбираюсь лучше, чем в этом. Я наконец хочу объяснить, почему это важно. Зачем ворошить сравнительно мелкую грязь, зачастую попадая в людей, неизбежно с тобой знакомых, или обидчивых, или, чего греха таить, способных когда-нибудь пригодиться.
У любых медиа есть только две глобальные цели: прикладная и мозговая. Первая из них гораздо мельче, чем кажется: все мы развлекаемся, размышляем, спорим или просто ощущаем течение событий при помощи СМИ, но далеко не каждый из нас решает в СМИ свои жизненные проблемы – от коммунальных жалоб до личного пиара. Даже новости... Кто читает новости, чтобы действовать? Жажда новостей – это жажда сама по себе. Потому что жизнь есть то, что происходит, а мир есть то, где происходит.
Но систематический просмотр новостей в конце концов убеждает лишь в том, что новости есть всегда. Поток настолько плотен, что уже не течёт. Так появляется жанр первичной реакции на событие – например, в форме комментов или шуток, которые, конечно, сами сгущаются в бесконечность.
Автоматическая бесконечность не способна удовлетворить мозг, чего бы он ни желал – посмеяться, подумать или испытать катарсис. Значит, мозг по-настоящему нуждается только в том, что уникально. А уникальное – по определению авторское.
Точка зрения, формулировка, лексика.
Владеть хотя бы чем-то одним – хорошо. У Доренко было всё сразу. Но даже это не принципиально, охота поспорить – поспорьте, я веду этот текст не к итоговой рецензии, в финале будет важна другая мысль. Уже скоро, через три абзаца.
<...>